- Душой, как ни банально, чувствую себя помоложе. Порой даже мальчишкой. Некоторые товарищи упрекают меня в инфантилизме. Говорят, что пора бы уже и взрослеть. А зачем? Все равно уже ничего не успеешь исправить…
- Многое прошло не по намеченному пути?
- Не то чтобы много… В общем-то прожил без грубых нарушений. В меру возможностей, которые господом были даны. Без особых достижений.
- Страдаете нехваткой тщеславия?
- Всю жизнь страдал. У творческого человека оно должно быть обязательно. Я был ленивый в этом смысле человек. Плыл по течению. Писал не ради признания, а из чувства долга - ну, не зря же, думал, мне свыше даны какие-то способности. Графомания - неизлечимая болезнь. Это я как врач знаю.
- Отчего же, будучи графоманом, сделали выбор в пользу медицинского института?
- В том-то и дело, что выбора не было на тот момент. В 60-е в Красноярске было только три вуза - технологический, педагогический и мед. А ехать поступать куда-то на журфак я не захотел, потому что уже тогда понимал, что не хочу быть советским журналистом. Хотя писать начал с пятого класса. Сочинял на потеху одноклассникам детективные повести. Читали и требовали продолжения. Но мне не нравилось работать на заказ. Никогда. Писать я не переставал. Просто решил, что медицина будет полезна для писателя.
- Так же решили Чехов, Булгаков, Аксенов и многие другие любимые в стране писатели - выходцы из медицины. Совокупность знаний по анатомии, физиологии и психологии дает писателю необходимую трезвость ума?
- Даже долю цинизма, необходимую для пишущего человека, чтобы избежать иллюзий и разочарования. В каждом медике уживаются цинизм и милосердие. В Священном писании сказано: «Возлюби ближнего как самого себя». Думаю, любви не каждый достоин. Но жалости и снисхождения достоин даже распоследний негодяй. Этому учит медицина. И если на то пошло, психиатрия (еще на втором курсе избранное мной направление) куда более близка к литературе, нежели, как принято считать, журналистика. Это даже смежные профессии. И та, и другая имеют дело с человеческой душой – больной и вроде как здоровой. Но я-то за долгие годы жизни многократно убеждался, что абсолютно психически здоровых людей нет.
- Диагноз ставите как психиатр с 15-летним стажем или как литератор?
- Как ни смотри. А врачебный стаж… Это было замечательное время. По распределению я попал психиатром в краевую психиатрическую больницу, расположенную в деревне Пойма-Тина, где проработал три года. Я, маменькин сынок (отец погиб на фронте, и мама воспитывала меня одна), был рад «вырваться на свободу». У меня был там свой дом, работа, всякие приключения, о которых даже рассказывать неудобно. Кое-что я описал в «Любовных похождениях доктора Чайкина».
Потом 12 лет проработал в больнице Красноярска.
- Что заставило с головой окунуться в писательство?
- Стало получаться зарабатывать творчеством. В 1979 вышла первая книга. За ней следом еще две. Публиковался в журналах. Проза переводилась на многие языки. Получал деньги и за выступления. Когда закончилась советская власть, зарабатывать писательством стало трудно. Тогда же мой друг писатель и поэт Роман Харисович Солнцев (он в ту пору был председателем комитета по общественным связям) позвал меня за компанию в чиновники. В коридорах власти я проработал два с половиной года. Лучше бы в армии отслужил.
- Чем же не угодила чиновничья работа?
- Все служащие вроде в штатском, а на плечах у каждого - незримые эполеты. По тому как каждый из них между собой здоровается, уже виден чин: этот ефрейтор - кое-как рот открывает; этот капитан - молча кивает; ну а этот генерал - вообще никак с тобой не считается, если ты мелкий клерк, конечно.
- Так эта система работает не только в чиновничьих коридорах …
- В газете этого так не чувствуется.
- Это особенная среда…
- Иной я не смог терпеть. Немного поработал в газете «Евразия», «Вечерке». Вот уже около 15 лет тружусь в «Красрабе». Меня нигде не заставляли писать ни о политике, ни об экономике – о том, в чем я не разбираюсь и что мне противно. Пишу о литературе, кино, театре, художниках.
- Откуда черпаете сюжеты?
- Повсюду. Я люблю подслушивать. А слух у меня чуткий. Но от этого никому вреда нет. По-доброму использую услышанное. Забираю внучку-младшеклассницу из школы - слушаю разговоры малышей. В автобусе слушаю. Лексический запас у меня существенно увеличился после того как у большинства людей появились сотовые телефоны…
- Прочла книгу - совместное произведение писателей Евгения Попова и Александра Кабакова о Василии Аксенове, - где вскользь, но очень лестно упомянуто и творчество Русакова. Вас называют «подаксеновиком»…
- Я не подражал Аксенову. Если только в самые ранние 60-е годы. Очень любил его творчество. Потом охладел. Но до сих пор отношусь к нему с уважением. На фоне соцреалистической прозы, он внес стилистическую свежесть, но все равно оставался в рамках советской литературы. Его герои бунтуют, путешествуют, а в итоге перевоспитываются трудом. В моих текстах идеологии не найти.
- Попов писал, что вам не удалось «прорваться через строгого Твардовского»… Александр Трифонович не оценил вашего таланта?
- Речь идет об одном произведении. В 60 – 70-е годы меня, начинающего автора, поддерживал писатель Николай Семенович Евдокимов. Как-то он отнес один из моих неопубликованных рассказов, «Деды и внуки», в редакцию журнала «Новый мир». Рассказ понравился многим литераторам. Но не понравился Твардовскому, который отказался его печатать. Там рассказывается о том, как молодой врач с шофером Скорой помощи едут на станцию забирать пациента, а заодно купить водки. На обратном пути они втроем выпивают и вспоминают своих дедов. Твардовский назвал сюжет хулиганством. Хотя рассказ добрый. Может, он его не дочитал?
- Евгений Попов, хоть и живет в Москве, но - уроженец Красноярска. Вы не были дружны?
- Попов - это мой друг детства. Мы с ним знакомы с 62 года. Недавно вернулись из Италии, где отметили мой юбилей и юбилей дружбы.
- Когда я пыталась вас отыскать с предложением сделать интервью, ваши коллеги сказали, что за границу вы сбежали от навязчивых поздравлений...
- Ну не совсем уж я, конечно, такой патологический тип. Не от поздравлений сбежал, а от юбилейных церемоний. Они мне всегда напоминали репетицию поминок.
- Заговорили про «репетицию», и я вспомнила церемонию прощания с Марией Семеновной Корякиной, где мне случилось присутствовать. Близкие к ней и к Виктору Петровичу люди говорили, что не создай она для мужа «крепкий тыл», взвалив на свои плечи все бытовые заботы и десятки раз переписывая его рукописи, страна не узнала бы великого Астафьева. А у вас «крепкий тыл»?
- Не случилось. В последние годы мы с женой живем отдельно. Хотя плохого ничего про нее не могу сказать. У нас были хорошие годы жизни. А то, что я остался один - это, скорее, вина моя. Мой эгоизм. Хотя я стараюсь поддерживать и ее, и сыновей, и внучек. Семья, в общем-то, есть. Но я, видимо, одиночка. Говорят, писателям свойственно предвидеть… У меня есть повесть «Театральный бинокль», которую я написал еще не будучи женат. Она повествует о двух братьях-близнецах. Один из них активно контактирует с внешним миром, решает разные проблемы. А другой закрыт весь в себе, в итоге он вовсе поселяется на чердаке того же дома, где живет его семья, и наблюдает за близкими в театральный бинокль через чердачное окошечко. Когда брат его находит, он говорит ему, что «хочет быть рядом, но отдельно». Это крайняя степень отстранения. Я до такого не доходил никогда. Но не зря же это написал. Во мне оба брата. Хотя это даже не пророчество. Когда знаешь себя, правила семейной игры угадывать легко.
- Ваши сыновья унаследовали писательский талант?
- Частично. Хотя я и в собственном-то не уверен. Главное, чтобы они были здоровы.
- Большинство красноярских писателей покинули город. У вас не возникало желание сменить место жительства?
- Я много поездил по свету, даже в советское время. Но всегда хотел быть к близким людям хоть и «отдельно, но рядом». По-молодости возникало нормальное чувство покорить столицу. Помню, поэт, врач-психиатр Лев Тапран и с работой, и с жильем в Москве для меня договорился. Но тогда я не решился оставить маму. А потом появилась семья.
- Бытует мнение, что беды способствуют творчеству.
- Они чаще становятся источником творческого вдохновения, потому что позитивные эмоции эфемерны, а негативные могут долгое время ломать душу. А знаете самое главное несчастье людей? Это зависть друг к другу – основной источник горестей и болезней. Говорю это и как доктор, и как писатель, и как немножко поживший на этой земле человек.
- Не могу не спросить вас про подрастающее поколение писателей. На ваш взгляд, есть таланты?
- Возникает ощущение, что писатели-прозаики сегодня не хотят быть услышаны читателем. Скорее - думают, как бы понравиться жюри какого-то конкурса, попасть в формат.
- Многие писатели жалуются на падение тиражей. Говорят, что ряды читателей редеют...
- Интерес к книгам катастрофически упал. Последние годы издаю книжки малюсенькими тиражами. Но даже если останется десять человек, которые любят книги, - буду писать для них. Сам для себя буду писать. У меня есть рассказ «Беляев и Черняев». Про двух писателей, которые оказались на необитаемом острове. Беляев был успешным автором, но ориентировался на широкого читателя. А Черняев имел амбиции поменьше. И на острове продолжал писать только для себя. Беляев повесился от тоски. А Черняева спасает вертолет. И необитаемый остров назвали его именем.
